Количество обращений к семейным психологам в Астане за последний год выросло вдвое.
За дверями кабинета обсуждаются не только громкие скандалы, но и тихое выгорание
и эмоциональное одиночество. Психолог по семейным и детско-родительским отношениям
с 20-летним стажем Альвина ЮСУПОВА рассказала, с чем чаще всего сталкиваются современные пары и почему «просто поговорить» – иногда уже терапия.
– Вы можете представить среднестатистический портрет человека, который находится в атмосфере семейно-бытовых проблем?
– Часто в основе таких отношений лежит неуверенность в себе, причем она может быть хорошо замаскирована. Например, человек может выглядеть веселым, активным, готовым всем помочь – принести стул, накрыть на стол, взять на себя кучу задач. Но за этим часто скрывается стремление быть удобным, нужным, заслужить одобрение. Это как будто внутренний крик: обратите на меня внимание, во мне столько хорошего, столько потенциала. Иногда это отголосок детского опыта – ожидание признания от родителей, которое так и не было получено.
Такие люди с детства привыкают быть «хорошими», спасать, угождать. Если человек рос в семье, где кто-то из родителей страдал зависимостью или проявлял эмоциональное безразличие, то он с раннего возраста учился подстраиваться и не выражать свои чувства открыто. Девочки в таких ситуациях чаще проявляются внешне: у них сильнее выражено стремление к духовной связи, контролю, тому, чтобы переделать партнера под себя. Иногда они могут даже из вполне здорового партнера сделать удобного и зависимого, потому что так привычнее,
безопаснее.
Интересный маркер, когда человек, только начав рассказывать о себе, спешит оправдаться: «Вы, наверное, подумаете, что я плохая, но я на самом деле хорошая. Я всегда всем помогаю, я честная…». Хотя никто ничего подобного еще не спрашивал. Это говорит о глубинном чувстве вины и страхе быть осужденным. Мужчины такие же, просто они чаще переживают это внутри, молчаливо переваривают эмоции, особенно если выросли в семьях, где нельзя было высказываться, где нужно было спасать, тащить, не ныть. Они привыкают, что их никто не услышит, и привносят это во взрослые отношения.
Иногда ко мне приходят пары и мужчина говорит: «Я вроде все делаю правильно, с любовью и уважением, но она все равно недовольна. Начинает цепляться, обвинять в том, что я даже не имел в виду». И он начинает раздражаться, защищаться, хотя раньше в нем этого не было. Просто он сталкивается с чужими внутренними травмами, которые начинают управлять отношениями.
Есть один тест, который я иногда предлагаю: вспомнить один-два счастливых момента из детства. И многие зависают: кто-то не может вспомнить ничего, кто-то говорит: «У меня много хороших моментов, все хорошие, не могу выделить». А за этим, может, скрывается установка: я не имею права обижаться, родители дали мне все, значит, все было хорошо. Это тоже про вытеснение чувств, про неразрешенную боль. Очень важно видеть эти вещи, потому что без осознания своих внутренних сценариев человек снова и снова попадает в похожие отношения, пока не начнет разбираться с собой, а не с партнером.
– Верно ли мнение, что люди, которые росли в 1990-х, живут по некоему «кольцевому движению установок» или родовых программ?
– Родовая программа – это набор привычных моделей поведения, эмоций, реакций и убеждений, которые передаются от одного поколения семьи к другому. Это как невидимый сценарий, по которому мы часто живем, даже не осознавая этого. Он не пишется на бумаге и не объявляется торжественно за семейным ужином. Но он работает – тонко, незаметно, через фразы, жесты, запреты, страхи, традиции и даже молчание.
Например, в одной семье было принято, что мужчина – всегда главный. Мама говорит: «Папа устал, не мешай ему», и девочка вырастает с установкой: муж – это центр вселенной, а ее желания вторичны. А потом эта же девочка, уже взрослая женщина, почему-то все время оказывается в отношениях, где ее не слышат, и не понимает: почему? Ответ в той самой программе.
Родовая программа – это не только про быт, это про чувства, реакции, даже про способы любви. Если в семье не обнимались, ты можешь не знать, что физическая близость важна. Если в семье не говорили о деньгах или мечтах, ты можешь чувствовать вину, когда начинаешь зарабатывать или чего-то хотеть для себя. А если бабушка всю жизнь тащила на себе дом, работу и еще мужа «перевоспитывала», ты можешь бессознательно повторять ту же модель, думая, что иначе нельзя.
Иногда родовая программа включает и более тяжелые сценарии, например, женская линия с повторяющимися разводами, ранними смертями, болезнями, бедностью. Это может казаться роком, но часто это просто неосознанное повторение привычных путей. Кто-то даже чувствует вину, если живет лучше, чем мама или бабушка: «А имею ли я право быть счастливой, если они так страдали?». Важно понимать: родовая программа – это не фатум. Это как старая карта, по которой шли до тебя. Но ты можешь свериться с ней, понять, где были повороты, которые больше тебе не нужны, и нарисовать свою. Это требует внимания, честности с собой и желания увидеть, какие убеждения твои, а какие – унаследованные.
И когда человек начинает работать с этим, понимать, что это не его и можно жить иначе, начинается внутреннее освобождение: он больше не живет «по умолчанию», начинает выбирать осознанно, по-настоящему.
– Вы говорите, что девочки, живущие в семьях, где родители поддерживают абьюзивные отношения, примеряют на себя роль жертвы. А юноши могут перенимать негативный опыт отца?
– Давайте рассмотрим ситуацию: мальчик вырос в агрессивной среде, перенял весь негативный опыт и транслирует его уже в своей семье. Почему так происходит и есть ли шанс на изменения? Да, такое поведение – прямое следствие родовой программы. Если мальчик с детства наблюдал агрессию, например, как отец швырял кастрюлю из-за не того борща и хлопал дверью, то у него просто нет в голове другого сценария. Он не видел, как можно иначе – спокойно договориться, обсудить, услышать друг друга. Поэтому, когда уже его женщина сделает что-то не так, неважно, борщ это или что-то другое, он реагирует так, как видел в детстве, – агрессией, обвинениями. Это автоматическая реакция, заложенная через опыт.
Более того, он может бессознательно выбрать себе женщину, похожую на мать, – покорную, удобную, или, наоборот, такую, что начнет отвечать агрессией, как мать в ответ на отцовскую тиранию. И получается замкнутый круг: оба действуют по знакомым, но деструктивным схемам. Но важно: из этого круга можно выйти. Все зависит от самого человека: если он начинает осознавать, что что-то не так, если у него появляется желание учиться другому – договариваться, понимать, что можно по-другому, тогда есть шанс.
– Почему женщина все же не уходит от домашнего тирана и абьюзера?
– Потому что для нее это стало нормой, у нее включается инстинкт самосохранения – не в смысле уйти, а что «я не должна вызывать его агрессию». Это как бы встроено: я сама виновата, я не так сказала, не так посмотрела. Мужчина же искусно навешивает вину: «Если бы ты не сделала, я бы не поступил так». И она это принимает. И страшно уйти в неизвестность – вдруг там будет хуже и как я без него. И не задумывается, что сама всю жизнь его кормит. Это, к сожалению, глубоко в культуре. Вспомните хотя бы сцену из «Белого солнца пустыни», где многоженство – абсолютная норма. Так и здесь: когда женщина живет в семье, где есть насилие, это тоже может восприниматься как «так должно быть».
Мы на одном марафоне проводили упражнение: из 40 женщин замужние были против многоженства, мол, «я из него человека сделала, теперь делиться?». А незамужние: «делиться надо». Это про восприятие нормы, и оно влияет на все, в том числе на то, что женщина может оправдывать мужчину-абьюзера.
В ситуации с домашным насилием многие девушки говорят: «Я бы себя по-другому вела, он бы меня точно не бил. Я бы заслужила хорошее отношение». Это мышление жертвы: «Я плохая, я не заслужила любви».
Часто женщина живет с мужчиной-абьюзером десятилетиями. Он унижает, пьет, но приносит деньги. Почему не уходит? Потому что «люди скажут, что я дура, ушла от мужчины с деньгами». А как на самом деле? Спим в разных комнатах, нормальной жизни нет. Но женщина все равно говорит: «Вылечите его, он должен измениться». А сама к психологу идти не хочет – «со мной все в порядке». Ей удобно, когда виноват он.
Иногда женщина говорит: «Я устала от того, что он пьет». Но, когда начинаешь разбираться, оказывается, в пьяном состоянии мужа она свободна, может уйти с подругами, она хозяйка в доме, а если трезвый, то цепляется. Есть и обратные ситуации: женщина пьет, и тогда уже муж – «герой», «бедный страдалец», зарабатывает, тянет семью, вызывает сочувствие и внимание. То есть у каждого – своя выгода, и роли в таких отношениях поддерживаются с двух сторон.
– А почему в этот момент не срабатывает какая-то «защитка»: страдают дети – свидетели происходящего в семье, то есть растут зависимые взрослые, которые продолжают по цепочке воспитывать в своих детях такое же?
– Потому что внутренне они еще не повзрослели и как будто все еще живут в тех отношениях, из которых вышли, продолжают искать в жизни что-то похожее, надеясь, что если построят «взрослые» отношения, их начнут уважать, ценить, принимать. Например, девушка, не получившая тепла в семье, может искать «папочку» в партнере, думая, что это сделает ее взрослой. Но на самом деле взросление происходит не оттого, что рядом появляется кто-то «правильный», оно требует личного опыта – проб, ошибок, осознанных шагов.
Иногда из неблагополучных семей дети уходят в крайности: кто-то становится «спасателем» – психологом, врачом, медсестрой, учителем и старается исцелить чужую боль, потому что свою в детстве никто не исцелил, а кто-то, наоборот, уходит в зависимости – алкоголь, наркотики, апатия. У меня была клиентка – умница, знает четыре языка, красивая, харизматичная, но могла внезапно уйти в запой, потому что не знала, как жить на трезвую голову. У нее не было примера, как справляться с болью по-другому.
Мы часто повторяем сценарии, которые видели в детстве. Если папа пил, когда ему было плохо, ребенок может усвоить: боль = алкоголь. Если родители ругались и отец убегал из дома, у ребенка в голове откладывается: в конфликте надо сбегать. Если папа ушел из жизни из-за долгов, ребенок может подсознательно бояться зарабатывать: «А вдруг тоже не справлюсь?». Это так называемые родовые программы. И их можно изменить, но сначала их нужно осознать. В терапии мы иногда используем ассоциативно-метафорические карты: клиент вытаскивает карту и через образ осознает, какие модели он повторяет. Например, видит на карте шум, разрушение и вспоминает, как мама с папой разрушали друг друга. И только тогда он может задать себе вопрос: «А каких отношений хочу я?».
Иногда человек даже не может выразить свое желание «здоровыми» словами, он говорит: «Хочу заставлять людей делать так, как я хочу». И тогда мы разбираем: а что стоит за этим? Управлять? А может, просто быть услышанным? Добиваться – это обязательно через борьбу? Или можно мягко идти к цели? Важно разрешить себе сделать выбор. Не по инерции, не по привычке, а осознанно и не из позиции «я должен», а из «я хочу». Ведь когда человек делает что-то не потому, что должен, а потому, что хочет, он становится по-настоящему взрослым.
– Не кажется ли вам, что именно после громких судебных процессов многие женщины огласили свои истории, заговорили о том, что в семье существуют насилие и рукоприкладство.
– Мне кажется, сейчас женщины начали говорить не потому, что вдруг обрели силу, а потому, что им как будто бы разрешили, до этого молчали. И я сама замечаю, что во мне живет это ощущение из поколения в поколение: лучше промолчать. Дочь мне говорит: «Мам, скажи, как ты это видишь?». А я не хочу. Зачем? Сейчас скажу – испорчу себе настроение, потому что люди озлоблены. У кого внутри боль, он ею и делится. У кого все хорошо, тот может отреагировать спокойно, а может и вовсе не отреагировать. А обиженный человек обязательно сделает больно в ответ другому.
Я помню, как женщина в возрасте выложила фото в мини-юбке, написала что-то радостное про себя, и на нее обрушилась волна злобы. Причем писали подростки. Я тогда одной девочке даже написала: «Где твоя мама? Тебе не стыдно?». Это был шок: за что столько ненависти? И вот сейчас, на фоне громкого случая, как будто кто-то первый сказал: «А мне сделали больно». И другие такие: «Правда? Значит, я тоже могу сказать». Начали вспоминать, начали говорить. Кто-то вслух, кто-то на терапии. Потому что стало возможно осознать: да, это было, да, это меня задело.
Но даже в терапии это непросто. Люди приходят, начинают говорить – и тут же сворачивают. Потому что, например, сказать что-то плохое про родителей – это табу. Как это – я буду говорить про их недостатки? Хотя, на самом деле, речь не о том, чтобы осуждать, а чтобы понять, откуда у меня эти установки. Например, клиентка признается: «Мама заставляла меня угощать соседей пирогами – не потому что меня любила, а потому что ей казалось, так правильно, именно так я найду себе друзей. Но меня не спрашивали, хочу ли я этого. И вот я выросла с установкой, что мое мнение неважно. И чтобы со мной дружили, я должна это заслужить».
И даже такие простые вещи, как «я не поеду на дачу, потому что не хочу», «я не буду копать грядки, потому что у меня у взрослой уже есть другие планы», – требуют усилия. Потому что за этим стоит внутренняя работа: признание своего права на выбор, своего «не хочу», своей границы. Это касается и семейных авторитетов. Например, когда дедушка важнее папы – и ребенок идет к деду, потому что папа ничего не решает. Или когда папа пообещал сходить в парк, а потом отменил, потому что у бабушки свои планы (позвала копать картошку). Ребенок чувствует, что слово папы ничего не значит. А потом вырастают и говорят: «Мне нечего сказать про родителей». Но это не так. Просто страшно признать, что родители были неидеальны. Хотя именно через это понимание можно начать жить по-своему – не из чувства долга, а из уважения к себе, к своему выбору, потребностям.
– Почему мужчинам трудно брать на себя ответственность в семье?
– Часто причина – в опыте, который он получил в детстве. Например, мальчик вырос без отца и не видел, как мужчина берет на себя ответственность, как участвует в семейных делах, принимает решения, взаимодействует с женщиной на равных. Он видел только маму, которая все тянет сама, терпит, не требует ничего взамен. Он привык, что можно закрыться в комнате, сидеть за компьютером – и это считается нормой, потому что мама довольна: главное, сын дома, с ним все в порядке.
Но когда такой мужчина сам создает семью, супруга уже не готова к такому «отстраненному участию». Она хочет партнерства – чтобы он делал выбор, принимал решения, был рядом. А он не умеет, не знает, как себя вести, и часто вместо того, чтобы расти, берет модель из прошлого: если мама говорит, что жена «бесстыжая», «неуважительная», он может встать на ее сторону. Потому что другого авторитета в жизни не было – мама всегда была главной, а жена, получается, второстепенной.
В такой модели жена часто не выдерживает, дело доходит до развода. А за ним – борьба за ребенка, причем не из желания позаботиться, а чтобы отомстить. Часто звучит: «Ты узнаешь, что такое дети», – и это превращается в инструмент давления. И опять рядом мама, которая подливает масла в огонь: «Я же тебе говорила, не надо было с ней связываться». Хотя, по сути, у нее самой не было опыта супружеской жизни – и она советует, исходя только из своего взгляда, который не всегда применим.
Мы сталкиваемся с этим в работе: суды направляют к нам людей на консультации. Мы пытаемся хотя бы на этом этапе донести: есть шанс все изменить. Нужно задуматься, как ты сам хочешь жить и какую семью построить. Но для этого важно отделиться от родительских сценариев, создать свой, научиться брать на себя ответственность – впервые в жизни.
Екатерина Тыщенко
Фото из открытых источников
